Наша семья во время Великой Отечественной Войны

Двадцать второго июня,
Ровно в четыре часа
Киев бомбили, нам объявили
Что началася война.

Нет в России семьи, которую не коснулась бы Великая Отечественная Война. Пришла она и в наш дом. И не 22 июня 1941 года, а несколько раньше. Руководство Советского Союза прекрасно понимало неизбежность войны. К ней готовились. В мае 41^го были объявлены большие военные сборы, в рамках которых численность Красной Армии была увеличена с мирных полутора до 5 миллионов человек. Мирная крестьянская жизнь семьи Пономаревых закончилась 29 мая, когда глава семьи Николай Михайлович, был призван Богородицким РВК в действующую армию. Провожали его на летние сборы и скоро ждали домой. В июле же пришло письмо, в котором Николай Михайлович писал, что следует в эшелоне на фронт. Судя по штампу, письмо было отправлено со станции Льгов, что в Курской области и более о судьбе мужа бабушка Зина ничего так и не узнала. Позже дошли слухи, что эшелон был разбомблен, но даже после войны военкомат не подтвердил гибели – так и значится Николай Михайлович Пономарев пропавшим без вести. Враг же наступал и в ноябре 41^го вошел в Иевлево . Изба у бабушки Зины была хорошей - определили к ней немцы на постой офицера. >Тете Тоне было всего 5 лет, но она ярко запомнила несколько эпизодов из жизни под оккупацией:

Помню, они у нас поселились в доме. Один офицер в гостиной жил. Ходил в желтых сапогах. Он все время что-то печатал. Рядом с печатной машинкой у него стояла фотография жены и дочери. Нас не обижал и даже угощал вкусненьким: то конфетку, то шоколадку. А на кухне было несколько простых солдат.

Часто немцы приходили и кричали-требовали млеко, яйки. А еще у нас тетя Паня жила из Тулы. Перед тем как выгоняли немцев, пришел один как обычно яйки требовать. Она же не выдержала и говорит «Сыночек, миленький, какие яйки. Тула я. Тула». А немец посмотрел кругом и сказал на чистом русском языке: Мамаша, какая Тула – Тула на месте стоит. Она-то думала, он русского не знает, а тут рот разинула и не знает что ответить». А через несколько минут начался обстрел и наши начали наступать и немцев выгонять. Помню потом, что в погребе сидели: >Слава все плакал, что «хочу спать в своей кроватке, а вы меня на картошку укладываете». На другой день. Когда бой кончился, мы вышли из подвала. Несколько домов догорало – вокруг дым и гарево, а выстрелы уже ушли далеко. А больше мы немцев и не видели

Родители бабушки Зины: Прокудин Кирилл Михайлович с женой и младшими детьми, еще до войны перебрались в село Троицкое недалеко от Серпухова. В соседней деревне Раденки обосновалась покинувшая Иевлево в конце 1930х годов семья будущего мужа т. Тони – семья Сурковых. Село Троицкое тоже побывало под оккупацией. Не долго. В отличие от Иевлево, на короткое время оказавшегося в глубоком немецком тылу, Троицкое стало последним рубежом на пути к Москве. Между селом Троицким и Кременками проходит река Протва, ставшая естественной границей, врагом не преодоленной - здесь проходило одно из ключевых сражений, о котором написано немало исторических трудов. На левом берегу стояли части 49-й армии, а на правом, видя своих за рекой, жили под властью врага наши родственники. >Дядя Вася (ему так же было 5 лет) рассказал мне следующую историю:

Я очень хорошо помню, как немцы входили в Раденки. Наш дом был крайний. Мы с сестрой в окно смотрим и видим, как они со стороны Аулово по дороге идут. Рукава засучены. Идут колонной человек по 6 в ряд. А перед тем как прийти немцам, наши проходили. Обозы шли. Лошади, телеги с ранеными. Отступали на Троицкое. Наши прошли и буквально с промежутком минут 20-30 немцы идут. А колхозники в это время на поле работают. Мы выскакиваем с сестрой из дому и бегом через поле к матери, которая картошку копала. А женщины уже идут навстречу. Мы кричим «немцы, немцы». Возвращаемся домой, а они уже у нас на дворе картошку жарят, кур ловят и щиплют. Поросенка из-под крыльца вытаскивают и тут же у нас на глазах зарезали. Гоняют в футбол шапкой какой-то. Очень весело они входили.

Уходили же они совсем иначе. В декабре, когда началось наступление, нас загнали в погреб. Но мы слышим: мотор гремит, деревья трещат – танк идет по лесу. Дети любопытные – мы из подвала высунулись. А за нашим домом пушка стояла. Ствол торчал из-за дома. Танк из леса вышел, как пальнул по пушке, так ее ствол дом и перелетел. Потом вторым снарядом еще добавил, крыша поднялась и дом наш загорелся. Танк тем временем дальше пошел. Он медленно двигался. Справа от танка стояла в низине около пруда маленькая пушченка. Она выстрелила и на снегу как карандашом нарисованная появилась борозда – как снаряд шел. По танку снаряд попал, но тот крепкий оказался только башню повернул, в ответ выстрелил - от пушки клочья полетели. И дальше пошел. А потом на поле, наверное, мина была и танк, на нее наехав, поднялся, опустился и башня на бок свалилась. И все. И тихо стало.

Тут немцы забегали по деревне и начали выгонять жителей из домов. Русские по лесам окружили Раденки и немцы, поняв это стали собирать жителей, чтоб ими прикрыться. Один старик, Никифор его звали, не мог идти – они его прямо около порога и застрелили. Всех собрали, кругом себя поставили. Сами стали в середину. И идут, прикрываясь нами на Аулово. Прошли Аулово, Малинки. Когда прошли Аулово – русских солдат не стало видно – под прикрытием мирных жителей вышли из окружения. А в Аулово еще штабеля видел – сначала думали, что дрова, а оказалось, что это штабелями мертвые немцы лежат. Дошли до Гарманово и там загнали нас в дом. Женщины печку затопили, пытались детям молоко согреть. Сначала немецкий часовой стоял, а потом и он пропал. А утром уже в деревне русские разведчики спрашивают: где немцы, а их же уже и след простыл. Из всех погребов и местные и Раденские жители повысыпали. Своим обрадовались и пошли обратно домой. А нам навстречу уже колоннами шли войска.

Пришли в Раденки, постояли-посмотрели на дымящиеся головешки своего дома – во всей деревне он один сгорел – и пошли к соседям. Теснота была жуткая – и солдаты русские квартировали, и мирные жители…

Когда освобождали Троицкое, Кирилл Михайлович участия в боях не принимал – стариков в армию позже призвали. А вокруг шли страшенные бои. В том числе и прямо у него в огороде. Там многие бойцы и полегли. Когда стрельба утихла, хозяин собрал их и сам похоронил, как мог. Через некоторое время, довольно небольшое, пришли военные и стали спрашивать о погибших. Тут выяснилось, что он, ошарашенный всей этой канонадой и смертью наших ребят у него на глазах, не догадался взять у них документы. Пришлось откапывать и доставать.

Его младший сын Алексей был еще мальчишкой. Шальной пулей был ранен в ногу и получил хромоту на всю жизнь. В армии из-за этого он не служил. А Николай через пару месяцев после изгнания врага из Троицкого, был призван в армию. Воевал. Был ранен. Были какие-то проблемы с почтой – он никак не мог получить весточку от родителей, по поводу чего очень переживал. Последнее его письмо, написанное из госпиталя, полно боли от непонимания, почему родители ему не пишут. Отчаявшись, он писал маминой сестре тете Даше:

И это трогательное письмо – последнее известие о дяде Коле. По косвенным данным он погиб в боях под Смоленском. Его отец, Кирилл Михайлович, сам отвоевавший 2 войны, по возвращении домой в 1946 до самой своей смерти пытался узнать хоть что-то о судьбе своего сына. Обивал пороги военкомата, писал письма и запросы, но так и покинул этот мир в неведении. Последний запрос датирован 1952 годом – за несколько месяцев до смерти прадедушки.

Тем временем в глубоком далеком тылу, в городе Сталинабаде, нынче известном как Душанбе, жила моя бабушка Нина Михайловна, тогда еще Ерина, со своей матерью Валентиной Филипповной Марченко. От линии фронта очень далеко, но как только началась война, это сразу почувствовалось. На продукты ввели карточки. Появился огромный наплыв беженцев. Каждый день с тревогой слушали новости и трудились кто как мог на пользу армии.

В том же Сталинабаде жила и прабабушка Серафима Николаевна Петрова с мужем Словцовым Петром Ивановичем и сыновьями Владимиром и Борисом. Семье Петровых в начале войны не грозила отправка на фронт мужчин. Петр Иванович, будучи народным артистом, имел бронь. Володя был еще не достаточно взрослый, а Боря – так и вовсе мальчишка. Но переживаний за близких хватало и этой семье: боевые действия очень быстро приблизились к Подмосковному Кратово, где оставались мама Мария Антоновна.

По мере новых и новых волн мобилизации, появились опасения, что бронь для артистов снимут. И у Володи подходил призывной возраст, пока же Серафима Николаевна преподавала в школе немецкий язык. Среди ее учеников был и сын Володя, и будущая невестка Нина. А главным предметом сильных переживаний было отсутствие вестей от мамы из прифронтового Кратово, куда письма не ходили почти полгода. И вот, в конце декабря 1941, когда наступление немецко-фашистских захватчиков остановилось и начались контрнаступления, наконец, прорвалось письмо из Сталинабада в Подмосковье. Моя прабабушка писала своей маме:

Про жизнь родственных семей в Кратово хорошо написала моя крестная монахиня Ксения (в миру - Мария Константиновна Смирнова), в своей статье «По вере вашей будет вам», я же чтоб не повторяться, поведу свое повествование дальше.

Как и ожидала Серафима Николаевна, весной ее сыну, а моему дедушке Володе прислали повестку. Первым делом после принятия присяги его отправили учиться. Законченный им «курс по программам подготовки авиационных механиков ВВС Красной Армии» в Волчанской Военной Авиационной школе занял больше года и к декабрю 1943 новоиспеченный авиамеханик был направлен на фронт. Но не на передовую: у авиамеханика своя война. Подготовить истребитель к вылету. Отладить. Обеспечить запас прочности. Все проверить и благословить пилота на боевой вылет. А потом, те самолеты, что вернутся – заделать пробоины, устранить неисправности. Служил он на аэродроме на территории Грузии. Пилоты приходили, улетали и один за другим не возвращались. А все механики ощущали себя «тыловыми крысами» и тоже хотели в бой лицом к лицу с врагом. Командиры порвали бессчётное число рапортов об отправке на фронт. Чтоб разъяснения о важности работы механика лучше доходили, дедушку за такие рапорты не раз отправляли на гауптвахту. Так до конца войны и прослужил Владимир Леонидович авиамехаником истребительных авиаполков, получив под завершение службы звание старшего сержанта.

Пошедший об авиации разговор, подтолкнул снова вернуться к семье Прокудиных: Мой прадедушка Кирилл Михайлович служил (и это его 2я мировая война) на военном аэродроме в районе нынешнего города Королева. А его сын Александр Кириллович встретил войну на дальнем востоке в звании лейтенанта метеорологической службы и, хотя я и не сумел выяснить никаких подробностей его службы, орден «Красной звезды» говорит сам за себя. Так что, когда рассказывают об успехах военной авиации, в них есть вклад и нашей семьи.

Теперь обратим взор на запад. Следующая семья, о которой пойдет речь: Евдокия Николаевна Суринова и ее дети Ирина и Дмитрий Ермаковы . Рассказ Ирины Сергеевны Скуратовой о том, как их семья на своей шкуре испытала европейский гуманизм в блокадном Ленинграде, записан почти дословно:

Моя мама была начальником экономического отдела 3-го свиноводческого треста, который управлял 30 совхозами в городе и области. Когда немцы подходили к городу, на случай сдачи Евдокия Николаевна оставалась с тем, чтоб ликвидировать архивы – они не должны были попасть в руки врага. У мамы было предписание эвакуироваться, но было так много работы, что предписание осталось не исполненным.

Когда началась война, я была в пионерском лагере – это был 5й класс и я первый раз не поехала к бабушке в Аргуново. Нас буквально на следующий день привезли в Ленинград и стали отправлять школы по классам в эвакуацию. Всех везли в Боровический район, начиная с детского сада и до 7 класса. Всех детей вывозили, но немец продвигался так быстро, что Московская дорога оказалось перерезанной. Вышло так, что детей везут в сторону фронта. Мы уже слышали фронт. Зарево. Гул. И нас повезли обратно в Ленинград. На обратном пути нас бомбили. Одна школа погибла полностью. Некоторых везли в классных вагонах со стеклянными окнами, что очень опасно при бомбежке, нам же повезло больше – нас везли в теплушках, что менее комфортно, но зато безопаснее.

Мы вернулись и началась блокадная жизнь. Самое страшное в блокаде – бесконечный обстрел. Четко по расписанию, хоть часы проверяй: в 10 вечера бомбежка, в 3 часа – обстрел. Во время бомбежек мы дежурили и сбрасывали с крыш зажигалки.

С продуктами было очень тяжело. Нас спасло то, что мать перевели в совхоз «Ручьи» агрономом. Мама часто брала нас с собой на работу. Свиней всех вывезли, а в совхозе выращивали продукты. Я работала на парниках и в поле. Выращивали брюкву, капусту. Поле небольшое. Очень маленький совхоз в черте города рядом с Пискаревским кладбищем.

Там была силосная башня, оставшаяся от свиней. Силос на вкус гадкий, но от голода мы с рабочими совхоза им спасались. Первый год с апреля по октябрь 1942го я работала: Детей всех на лето отправили в трудовой лагерь при школе. С 1 сентября мы начали учиться в подвале. Вначале были уроки, а потом все это прекратилось. Жили в маленькой комнатке при совхозе на казарменном положении.

Дима на 4 года младше. В начале войны страшно болел, но потом поправился. На 2й год в 42 нам весной дали землю. Небольшой кусок на территории бывших свинарников. Дали четверть ведра мелкой картошки и я сажала.

И на следующую зиму жили уже не так плохо.

У нас была капуста. Я на базаре ее продавала

Семью родного брата Евдокии – Павла Николаевича Суринова, война застала в Петрозаводске. Он был назначен начальником эвакуационной партии. По счастливому стечению обстоятельств эвакуация осуществлялась в Кирилловский район Вологодской области, где находится родная деревня Суриновых – Аргуново, куда он и определил свою семью. Сам же вернулся обратно в Карело-Финскую ССР в Кемь, где всю войну служил на трудовом фронте. От призыва в Красную Армию была бронь – очень важно было обеспечить бесперебойную работу порта в Кеми.

Супруга же его Ксения Ивановна до конца войны трудилась в колхозе в Аргуново. Показательны сохранившиеся справки – разрешение на выезд из Петрозаводска и Эвакуационное удостоверение. Из них видно, что о свободе перемещения в то время речи не было: чтоб выехать из Петрозаводска нужно было специальное разрешение. И для поездки в Вологодскую область – справка об эвакуации.

Подводя итоги статьи, получилось у меня много описаний тыловой жизни. Об участии же в боях и воинских подвигах совсем ничего нет. Значит ли это, что наши родственники отсиделись в тылу, пока другие сражались за Родину? Нет. На самом деле причина совсем иная: Никто из наших участников боевых действий не любил об этом рассказывать. Потому логично завершаю рассказ о войне списком родственников - участников войны:

И список этот еще не полон - исследования продолжаются.